Джон Грин - Ошибки наших звезд[любительский перевод]
— Так и есть, — сказала я.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — сказал он.
Я и вправду знала, что он имеет в виду. Я просто не хотела с этим соглашаться.
— Мне все равно, если Нью-Йорк Таймс напишет для меня некролог. Я хочу, чтобы ты его написал, — сказала я ему. — Говоришь, ты не особенный, потому что мир не знает о тебе, но для меня это оскорбление. Я знаю о тебе.
— Не думаю, что у меня получится написать для тебя некролог, — сказал он вместо извинения.
Я была так разочарована в нем.
— Я просто хочу, чтобы тебе хватало меня, но это невозможно. Тебе этого никогда не достаточно. Но это все, что у тебя есть. Я, твоя семья, этот мир. Это твоя жизнь. Мне жаль, если это отстой. Но ты не будешь первым человеком на Марсе, не будешь звездой баскетбола, не будешь сражаться с нацистами. Я хочу сказать, ну посмотри на себя, Гас. — Он не ответил. — Я не это имела в виду… — начала я.
— О, именно это, — перебил он. Я начала извиняться, а он сказал: — Нет, это ты меня прости. Ты права. Давай просто поиграем.
И мы просто играли.
Глава восемнадцатая
Я проснулась от того, что мой телефон играл песню The Hectic Glow. Любимую песню Гаса. Это значило, что звонил он — или кто-то с его телефона. Я взглянула на часы: 2:35 ночи. Его больше нет, подумала я, и все во мне развалилось.
Я едва смогла проскрипеть:
«Алло?»
Я ожидала убитого родительского голоса.
«Хейзел Грейс», — слабо сказал Август.
«Ох, слава Богу, это ты. Привет. Привет, я люблю тебя».
«Хейзел Грейс, я на заправке. Что-то не так. Ты должна мне помочь».
«Что? Где ты?»
«На шоссе, возле 86-ой и Дитч. Я что-то не то сделал с трубкой, не могу сообразить, и…»
«Я звоню 911», — сказала я.
«Нет нет нет нет нет, они заберут меня в больницу. Хейзел, послушай меня. Не звони 911 или моим родителям, я никогда не прощу тебя, не делай этого, пожалуйста, просто приезжай, просто приезжай и почини мою гребаную желудочную трубку. Я просто… Господи, это так глупо. Я не хочу, чтобы мои родители знали, что я уехал. Пожалуйста. У меня с собой есть лекарство, я просто не могу его ввести. Пожалуйста». — Он плакал. Я никогда не слышала, чтобы он так рыдал, за исключением того дня перед Амстердамом, когда я стояла у его дома.
«Хорошо, — сказала я. — Я выезжаю».
Я отключила БИПАП и прицепила себя к кислородному баллону, поставила баллон в тележку и надела кроссовки, оставшись в розовых пижамных штанах и баскетбольной футболке, которая раньше принадлежала Гасу. Я взяла ключи с кухонного ящика, где мама их хранила, и написала записку на случай, если они проснутся, пока меня нет.
Поехала проверить Гаса. Это важно. Простите.
Люблю, Х.
Пока я вела машину пару километров до заправки, я достаточно проснулась, чтобы задуматься, почему Гас уехал из дома посреди ночи. Может, у него были галлюцинации, или эти мученические фантазии полностью захватили его.
Я разогналась по улице Дитч мимо мигающих желтым светофоров, я ехала так быстро отчасти, чтобы успеть к нему, отчасти — в надежде, что меня остановит коп и даст мне возможность сказать кому-то, что мой умирающий парень застрял на заправке с трубкой у себя в желудке. Но ни один коп не появился, чтобы принять за меня решение.
На парковке стояло только две машины. Я подъехала к его. Открыла дверь. В машине включилась подсветка. Август сидел на месте водителя, покрытый собственной рвотой, его руки были прижаты к тому месту на животе, куда входила трубка.
— Привет, — пробормотал он.
— О, Боже, Август, нам нужно отвезти тебя в больницу.
— Пожалуйста, просто взгляни на нее. — Я подавилась запахом, но нагнулась, чтобы осмотреть место над его пупком, куда хирурги установили трубку. Кожа его живота была горячей и ярко-красной.
— Гас, думаю, что-то воспалилось. Я не могу это исправить. Почему ты здесь? Почему ты не дома? — Его вырвало, а у него не было сил даже отвернуться от коленей. — Ох, родной… — сказала я.
— Я хотел купить пачку сигарет, — пробормотал он. — Я потерял свою. Или они забрали ее. Не знаю. Они сказали, что принесут мне другую, но я хотел… сам это сделать. Сделать что-то крошечное самостоятельно.
Он смотрел прямо вперед. Я тихо достала телефон и взглянула на экран, чтобы набрать 911.
— Прости меня, — сказала я ему. Девять один один, что случилось? — Здравствуйте, я на шоссе на пересечении 86-ой и Дитч, и мне нужна скорая помощь. У любви всей моей жизни проблемы с желудочной трубкой.
Он взглянул на меня. Это было ужасно. Я едва могла смотреть на него. Август Уотерс кривых усмешек и нетронутых сигарет исчез, оставив после себя это отчаявшееся, униженное существо, сидящее рядом со мной.
— Вот и все. Я больше не могу даже не-курить.
— Гас, я люблю тебя.
— Где мой шанс стать чьим-то Питером Ван Хаутеном? — Он слабо ударил по рулю, сигнал вскрикнул вместе с его рыданиями. Он откинул голову, смотря в потолок. — Я ненавижу себя, ненавижу, ненавижу, ненавижу, я себе мерзок, я ненавижу это, ненавижу, ненавижу, просто дайте мне блять умереть.
Согласно обычаям жанра, Август Уотерс сохранил свое чувство юмора до самого конца, ни на секунду не отказался от своей храбрости, и его дух парил как неукротимый орел, пока даже целый мир не смог сдержать его радостной души.
Но вот она, правда: жалкий парень, который отчаянно не хочет быть жалким, кричащий и рыдающий, отравленный зараженной желудочной трубкой, которая сохраняла ему жизнь, но не до конца.
Я вытерла ему подбородок, обхватила его лицо руками и присела так, чтобы видеть его глаза, которые все еще жили.
— Мне жаль. Хотелось бы мне, чтобы это было как в том фильме, с персами и спартанцами.
— Мне тоже, — сказал он.
— Но это не так, — сказала я.
— Я знаю, — сказал он.
— Нет плохих парней.
— Угу.
— Даже рак — не совсем плохой парень. Он просто хочет жить.
— Угу.
— Ты будешь в порядке, — сказала я ему. Я слышала сирены.
— Хорошо, — сказал он. Он терял сознание.
— Гас, ты должен пообещать никогда больше так не делать. Я куплю тебе сигареты, хорошо? — Он взглянул на меня. Его глаза тонули в глазных впадинах. — Ты должен пообещать.
Он слегка кивнул, а потом его глаза закрылись, а голова покачнулась.
— Гас, — сказала я. — Не отключайся.
— Почитай мне что-нибудь, — сказал он, когда чертова скорая помощь с ревом пронеслась мимо. Так что пока я ждала, чтобы они развернулись и нашли нас, я рассказала единственное стихотворение, которое пришло мне на ум: Красная тачка Уильяма Карлоса Уильямса[55].
так многое зависит
от
красной
тачки
покрытой дождевой
водой
стоящей возле белых
цыплят.
Уильямс был доктором. Мне казалось, что это подходящее для доктора стихотворение. Оно закончилось, но скорая помощь все еще уезжала от нас, так что я продолжила сочинять дальше.
★★★
И так многое зависит, сказала я Августу, от голубого неба, иссеченного ветвями деревьев. Так многое зависит от прозрачной трубки, выходящей из кишок парня с синими губами. Так многое зависит от этого наблюдателя за вселенной.
В полусознании он взглянул на меня и пробормотал:
— И ты говоришь, что не пишешь стихи.
Глава девятнадцатая
Он вернулся домой из больницы через несколько дней, окончательно и бесповоротно лишенный своих абмиций. Чтобы освободить его от боли, потребовалось больше лекарств. Он наконец переехал наверх: в больничную койку рядом с окном в гостиной.
Это были дни пижамы и щетины на лице, дни бормотания, просьб и бесконечных благодарностей всем за то, что они за него делали. Однажды днем он протянул слабую руку в сторону корзины для белья в углу комнаты и спросил меня:
— Что это?
— Та корзина для белья?
— Нет, рядом с ней.
— Я ничего не вижу рядом с ней.
— Это последний клочок моего достоинства. Он совсем крохотный.
★★★
На следующий день я сама себя впустила. Они не хотели, чтобы я больше пользовалась дверным звонком, потому что он мог его разбудить. Его сестры были там со своими мужьями-банкирами и тремя детьми, мальчиками, которые подбежали ко мне и пропели кто ты кто ты кто ты кто ты, нарезая круги по прихожей, будто объем легких был возобновляемым ресурсом. Я уже встречалась с сестрами, но не с детьми или их отцами.
— Я Хейзел, — сказала я.
— У Гаса есть подружка, — сказал один из мальчиков.
— Я в курсе, что у Гаса есть подружка, — сказала я.
— У нее есть титьки, — сказал другой.
